Президентские выборы на Украине, на которые на Западе возлагали столько надежд, состоялись. Ситуация в стране тем не менее ничуть не улучшилась. Напротив, попытки форсировать карательную операцию в Донбассе не просто привели к усугублению напряженности в регионе, но и сделали более заметным рост глухого недовольства в других областях Украины. Увеличивающееся число жертв заставляет простых украинцев все чаще задумываться: ради чего ведутся боевые действия и не стоит ли больше внимания уделять экономическим вопросам?
Чем дальше, тем заметнее разочарование и в западных столицах. Предельно схематичный подход к международным делам (диктатора Каддафи устранили — наступила демократия, выборы провели — вопрос закрыт) закономерно не сработал и в случае Украины. На Западе, вероятно, охотно закрыли бы глаза на бомбардировки городов и растущие человеческие жертвы, если бы были заметны успехи Киева в его попытках вернуть контроль над Донбассом, однако на деле военные действия ведут к совершенно обратным результатам. Многие современные строительные технологии широко используют карбонат кальция, как естественный великолепный материал.
Поэтому чем дальше, тем больше так называемая АТО будет выглядеть, как выражаются на Западе, не решением проблемы, но самой проблемой. Таким образом, плавная передача Украины в руки новой власти (когда избранный президент еще не вступил в должность и потому вроде бы за жертвы не отвечает, но своим авторитетом уже как бы освящает проведение АТО) не состоится. Из-за чего Петр Порошенко становится не просто слабым президентом (что было бы и в случае сворачивания войсковой операции), но слабым президентом, замазанным кровью.
К этому добавляются: общая усталость Запада от украинского кризиса (уже длится больше полугода); «пересменка» в ЕС после выборов в Европарламент; на глазах прогрессирующая слабость администрации Барака Обамы; а также все более заметное раздражение европейцев, вызванное нежеланием Украины оплачивать поставки российского газа, что может обернуться серьезными проблемами для ЕС в грядущем отопительном сезоне.
Кроме того, все понимают, что проблемы у Порошенко только начинаются. Довольно скоро, максимум к концу лета, ему придется иметь дело с контролерами с Майдана, людьми, которые «поставили новую власть» и теперь ждут от нее результатов: приведения к повиновению мятежного Донбасса и улучшения экономической ситуации. Уже понятно, что ни того, ни другого Порошенко обеспечить не удастся. Разогнать Майдан он тоже вряд ли сможет. Для этого нет силового ресурса: регулярные силовики (армия и милиция) абсолютно деморализованы, а Нацгвардия идеологически и есть тот самый Майдан. Да и невозможно Киеву одновременно воевать и с востоком, и с Западом.
Впрочем, учитывая амбиции и особенности характера Порошенко, а также его очевидный расчет на поддержку Запада (главным образом США), можно предположить, что тяжесть своего положения он начнет понимать не сразу. Поэтому ожидать, что новый президент, представляющий весьма специфически настроенную элиту, легко пойдет на переговоры с Новороссией (прежде всего с Донбассом, но и с остальными областями юга и востока страны), не приходится. К сожалению, мы еще можем увидеть много «интересного». А поскольку, в отличие от Запада, у России в принципе нет возможности дистанцироваться от ситуации на Украине, очень важно понимать некоторые фундаментальные аспекты происходящего.
Стратегический баланс
Ключевой фактор, определяющий отношение России к событиям на Украине, — то влияние, которое эта страна оказывает на глобальный стратегический баланс. Причем речь идет не о каких-то отвлеченных рассуждениях о важности Украины как «моста» или «буфера», а о вполне конкретном значении этой страны для ракетно-ядерного баланса. Собственно, президент Владимир Путин не раз вполне определенно высказывался по этому поводу, однако большинство комментаторов воспринимало и воспринимает эти слова не слишком серьезно, усматривая в них лишь дань традиционной риторике. И совершенно напрасно.
Так, например, в ходе Санкт-Петербургского международного экономического форума Путин акцентировал на этом внимание несколько раз. Вот лишь две цитаты:
«Мы говорим: "Приближается инфраструктура военная к нашим границам". — "Не беспокойтесь, это не против вас". Значит, завтра Украина может оказаться в НАТО, а послезавтра уже могут быть размещены элементы ПРО США. С нами по этой теме тоже никто никогда не разговаривает. Опять говорят: "Это не против вас, это вас не касается"»;
«Некоторые события, которые происходили на Украине, прямо угрожают нашим интересам, и в первую очередь с точки зрения безопасности, имея в виду перспективу вступления Украины в Организацию Североатлантического договора. А за этим может последовать, и я уже тоже об этом говорил, не просто присоединение, а размещение боевых ударных комплексов на украинской территории, в том числе и в Крыму».
Размещение на территории Украины элементов ПРО принципиально изменило бы стратегический баланс. Дело не собственно в возможностях перехвата российских ракет — здесь пока в самом деле прямой угрозы нет. Опасность в том, что по своим характеристикам американские противоракеты могут быть ударными, причем способны нести в том числе и ядерные заряды. При этом американцы принципиально отказываются реально договариваться с Россией о параметрах своих ракетных комплексов (например, организаторы международной конференции по ПРО, которая состоится 17–20 июня в Майнце, отклонили заявку на участие в ней российских представителей). Они отказываются даже от «бумажных» юридических гарантий неиспользования таких ракет против России. А ядерные ракеты на Украине — это, согласитесь, принципиальное изменение баланса, это даже радикальнее, чем планировавшееся в 1960-х годах размещение ракет в Турции (что, как мы помним, спровоцировало советский ответ в виде размещения ракет на Кубе). Подлетное время до Москвы оказывается фактически равным времени принятия решения об ответном ударе (об ответно-встречном, когда наши ракеты взлетают раньше того момента, как долетят американские, говорить уже не приходится). Даже если такое решение успеют принять (или если сработает автоматика), даже если вся командная цепочка в условиях внезапного ядерного удара сработает как надо, это не устраняет всяческие риски. Возможные ядерные взрывы американских ракет над позиционными районами РВСН в момент подготовки старта либо сразу после него заставляют задаться вопросом: а будет ли вообще ответный удар? Ведь за ударом ракет передового базирования с территории Украины, скорее всего, последует удар МБР из США и с ПЛАРБ.
Развертывание на Украине американских ракет, способных нести ядерный заряд, справедливо описать как выдвинутую к нашим границам ПРО А-135 (системы противоракетной обороны, прикрывающей Москву), которая при этом будет обладать и ударными возможностями. Понятно, что допустить подобное ни в коем случае нельзя.
Владимир Путин к этой потенциальной угрозе относится очень серьезно, что доказывает ряд фактов. Например, в середине марта (как раз на фоне событий в Крыму) гендиректор концерна ПВО «Алмаз-Антей» Владислав Меньщиков был назначен начальником Главного управления специальных программ президента. Это, учитывая место данного управления в системе обеспечения безопасности страны, а также то, что в последнее время «Алмаз-Антей» двигался как раз в сторону разработки систем противоракетной и противокосмической обороны, лишний раз доказывает: вопросы стратегической обороны имеют для Путина большое значение. Показательно также внимание, которое уделяется развитию ракетно-ядерного арсенала России, в частности запуск программы создания тяжелой жидкостной ракеты — на замену «Воеводе» («Сатана» по западной классификации).
Эту тему можно продолжить, но мы обсуждаем ситуацию вокруг Украины, поэтому вернемся к ней. Именно стратегическое значение Украины (в частности, готовность украинской элиты играть в антироссийские американские игры) во многом определяет линию поведения России в нынешнем украинском кризисе, а именно ее осторожность, но непреклонность. Неоднократно звучавшие со стороны многих искренних российских патриотов упреки в том, что «Путин сдал Украину», — из-за того что масштаб и характер вмешательства России шел вразрез с ожидавшимся — в итоге оказывались поспешными. Характер противостояния, роль Украины, позиция Путина — все это делает остальные резоны вроде санкций практически бессмысленными, отступления не будет, потому что оно фактически было бы равнозначно полной капитуляции. Да, при этом осторожное участие в событиях на юге и востоке Украины может породить ощущение тревоги, однако такая манера объясняется двумя соображениями. Первое — совсем простое. Низкая интенсивность конфликта позволяет вывести его за рамки, в которых возможна антироссийская мобилизация Запада. А вот второе — состояние дел на Украине — требует более глубокого анализа.
Понять украинского националиста
Прямое и активное вмешательство России в ситуацию на Украине (тот же ввод войск) невозможно прежде всего потому, что настроения в стране далеко не однозначно пророссийские. Даже в Донбассе, до того как начались боевые действия, пророссийски и проукраински настроенных жителей было примерно поровну, что уж говорить о других регионах. Неудивительно, что так и не вспыхнули Харьков и Одесса, и дело тут не только в жестком подавлении протеста. Во-первых, за 23 года независимости на Украине худо-бедно сформировалось нечто вроде идентичности. Во-вторых, многих нейтрально и пророссийски настроенных граждан Украины оттолкнуло присоединение Россией Крыма. В-третьих, в стране сформировалось несколько жестко национально ориентированных социальных групп, которые политически наиболее активны и влиятельны.
Все это делает ввод войск бессмысленным и опасным. Те, кто рассчитывает на то, что российская армия придет и остановит насилие и гибель людей, и потому призывает к вторжению, наивны. Если «русские придут», но киевский режим продолжит сражаться, жертв не станет меньше (как бы не стало больше). Потому что бои будут продолжаться, и через пару месяцев ровно те же, кто сегодня говорит: «Где русские?», будут кричать: «Русские, убирайтесь». Невозможно освободить, скажем, только Одессу и Харьков и даже области. Потому что, например, в паре километров от «границы» может оказаться город, откуда Нацгвардия будет организовывать вылазки или вести артобстрел. И что тогда делать? Бомбить? Но там точно такие же мирные люди. Захватить и этот город? Но тогда надо брать всю Украину. Поэтому Россия может помогать только опосредованно (по крайней мере, пока) и только там, где люди готовы бороться.
При этом важно понимать, что «переубедить проукраинских украинцев» — задача сегодня практически нереальная, «влезть» к ним в мозги и добиться, чтобы они, условно говоря, перестали считать Бандеру героем, не получится. Воззрения киевской интеллигенции и среднего класса выглядят порой форменным безумием. Ну как можно всерьез призывать убивать собственных граждан, просто чуть других, пользуясь аргументом, который приводят интеллектуалы в сетях: «Я уже не уверен, что это люди»? Как можно полагать, что свои военные и боевики не зверствуют, а все зло идет от «москалей», включая даже организацию «Правого сектора»? (Кстати, этот тезис обрел популярность в городской киевской мифологии, после того как временное правительство стало вроде как бороться с этой структурой.) Но в этом безумии определенно есть система, и ее не так-то просто разрушить.
Изначально советская номенклатура при распаде СССР, как и везде в постсоциалистических странах, вступала в союз с национальными движениями просто потому, что они давали готовую идеологию независимости, которая шла в пакете с патронатом Запада. Киевская интеллигенция по происхождению, конечно, была чужда этническому национализму, но, как и российская, оказалась на перестроечной антисоветской волне. И потому для нее борьба с «совком» была ключом к самоопределению, а национализм — этнокультурной добавкой, фолк-идеологией. Собственно, и российские реформаторы не скрывали, что суть перемен — в уничтожении остатков социалистического строя, «гарантии от возвращения в коммунизм», просто искушение национализмом в метрополии не могло быть столь же сильным (хотя и в России «либеральное» оправдание власовцев довольно распространено). Эта идеология детерминирует СССР как предельное зло, а все антисоветское маркирует как европейское и современное. Опыт стран Балтии, не избежавших искушения неонацизмом, но при этом вошедших в Евросоюз, легитимировал (!) такой путь в глазах украинской интеллигенции. Борьба с «совком» любыми средствами и с любыми союзниками определялась как путь в будущее.
Степан Бандера стал иконой национализма во многом потому, что советская идеология маркировала послевоенное сопротивление на Западной Украине как «бандеровцев». А интеллигенция с удовольствием занялась разоблачением «советских мифов». При этом, естественно, исследователи и популяризаторы национализма отрицают или маскируют махровый антисемитизм и ксенофобию исторических идеологов ОУН, приводя ее к «европейскому виду». Все-таки сам Бандера не принимал значительного участия в нацистских чистках и даже успел посидеть в концлагере, был отпущен только в конце войны для организации партизанской борьбы с СССР. В принципе можно представить его как икону национально-освободительной борьбы «и против фашизма, и против коммунизма», если не высвечивать неудобные факты. Но героизация при Викторе Ющенко Романа Шухевича, прямо запятнанного массовыми уничтожениями людей и прямо участвовавшего в войне на стороне нацистов (батальон «Нахтигаль»), была победой не киевско-интеллигентской, но иммигрантской трактовки пантеона украинского национализма. (Носители и идеологи национализма после войны нашли приют в США и Канаде, из этой среды происходит, кстати, и жена Ющенко Катерина.)
Однако выстраивание подобных национальных мифов — вещь небезопасная. Точно так же, как реабилитация нацизма в Прибалтике провоцировала аналогичный процесс на Украине, «бандеризация» украинского национального мифа не осталась чем-то поверхностным. Если у простого народа в Галиции национализм — это продолжение сложной истории «обороны» от империй, защиты общинного пространства от государственных машин, то для киевской интеллигенции это способ обретения смысла существования в новом государстве, а ключевой мотив — защита своего столичного, отдельного от Москвы, статуса. Реформы, приход западных практик и стандартов, западных денег и грантов заставляли искать способы организации сознания, в которых «мы лучше России», хотя история и экономическая реальность не всегда могли оправдать такую амбицию. Поэтому для сохранения цельного мировоззрения требовалось «притвориться» националистом.
«Он из тех людей, которые, как говорят, fake it, then make it. То есть сначала имитирует, а затем имитация становится привычкой», — говорит про Петра Порошенко экс-глава секретариата Ющенко Олег Рыбачук. Этот принцип можно обобщить: национализм, совершая движение от фольклорной добавки к западному либерализму, стал приживаться — его не воспринимали как нечто чуждое и опасное. Еще в 2010 году, когда националистическая «Свобода» набрала 10% на выборах в Раду, многие в Киеве были в шоке: как же мы можем переносить нацизм после Бабьего Яра? Но сейчас даже половина правительства из свободовцев не кажется чем-то чудовищным. Это тот случай, когда бытие определяет сознание. Формирование своего государства в результате распада СССР требовало оправдания, и в топку шло все. И национализм, и заимствованное из Польши представление о себе как о последнем форпосте Европы перед лицом диких орд Востока.
Ще не вмерла?
Напрашивается печальный вывод: украинская, киевская, элита в принципе интеллектуально, мировоззренчески не способна пойти на переговоры о федерализации, это противоречит основам национального мифа. Это означает необходимость даже не просто переучреждения государства, но переучреждения нации (какой бы она сегодня ни была). Однако отказ от этого мифа (от «Украина не Россия») нечем заместить, а украинская государственность и без того трещит по швам. Как хорошо описал эту ситуацию в начале апреля известный французский антрополог Эммануэль Тодд, «Украине не свойственна жесткость российской культуры. Здесь больше индивидуализма, но больше разброда и неразберихи. Эта индивидуалистическая культура отличается от индивидуалистической культуры Франции отсутствием традиции государственности. Другими словами, на Украине существует местная культура, украинская культура, но нет концепции государства, а лишь некий принцип беспорядка. И сейчас, с учетом жесткости современных экономических отношений и подъема неолиберализма, который сам по себе скорее противоречит идее формирования государства, Украина превращается в так называемое failed state, несостоявшееся государство. Сегодня мы видим процесс распада украинского государства».
Что это означает для России и пророссийски настроенных регионов? После того что произошло в последние два месяца, для Донбасса даже федерализация — это уже практически нечто запредельное. И все, что мы знаем о подобных конфликтах на примере войн в Югославии или на постсоветском пространстве, говорит о том, что Донбасс для Украины потерян (произойдет это официально сейчас же или через несколько лет, по грузинскому сценарию, не суть важно).
Но и другие области юга и востока Украины, которые потенциально способны войти в состав Новороссии, описанное состояние украинских умов ставит перед крайне неприятным выбором: сражаться либо за «Украину» (не ту, которая существовала еще в начале этого года, но ту, которая, возможно, будет), либо против нее. И чем более жестко будет пытаться Киев совместить несовместимое, тем быстрее и жестче придется определяться регионам, и на уровне сознания, и на уровне политики.
Для России же — поскольку мы не можем ни бросить Украину, ни жестко вмешаться — это означает необходимость проведения предельно аккуратной, взвешенной, но и весьма решительной политики. И тут важно понимать, что той Украины, которая была, уже никогда не будет. 
Павел Быков, Виталий Лейбин